Мистические Истории

Пролог

Крик. Ужасный, дикий вопль, призыв страха.

Джон проснулся. Его сердце колотилось в яростном ритме. Тук-тук, тук-тук. С каждым ритмов все сильнее норовясь разорвать плоть изнутри. Он был вымучен, серая рубашка промокла от страха. Чего же он боялся? Джон не знал. Но тот сон — первый за долгое время — не давал ему покоя. В нем что-то было… важное. То, что он должен был знать. Это был какой-то призыв? Мольба?

В голове копошились муравьи. Врываясь и вгрызаясь в тонкую пленку свежей слизи, рвали ее и проникали в мозговые ткани. Мелкие паучки пробегали по телу, от ног к телу, от тела к голове — к глазам, ушам. Заползали в них. Ждали в них. Под кожей рыли тунели мелкие черви, они наслаждались пиршеством, а их многозубчатые рты все больше заполнялись плотью. За собой они оставляли лишь пустые кровавые тунели, заполненные мелкими скоплениями личинок и куда более мелкими яйцами.

Джону это лишь казалось. Мерзкие мысли не давали покоя.

Крик. Позыв, вырвавшийся из самых темных закоулках сознания, звук, обглодавший всю тишину округа. Именно он и был. Вдали, на кладбище. Как сторож, Джон, понимал, что нужно проведать, но, как человек он чувствовал — беги, беги, беги!

Не было Джона, была лишь машина, оболочка, если так удобней. Старое ружье осыпалось в руке сторожа — «Старая дрянь!» — как и сам сторож, чья кожа сползала к земле. В другой руке — фонарь, чей скрежет лишь усиливал биение сердца. Тук-тук, тук-тук.

«Вот же дрянь! Дрянь все это! Беги… беги!». Первый шаг. Пятый. Десятый. Шагов становилось все больше — уже пятнадцатый — но куда все вело? Тишина мертвых. Живой не должен слышать шепот, не должен ощущать леденое дыхание прогнивших зубов, языка, в котором больше червей, чем плоти.

«Джон… Джон. Иди. Смелей. Джон…».
«Прочь!».

Свет от фонаря был прерывистым — он был то четким, то расплывчатым. Руки дрожали. Все тело дрожало, до самых костей, и даже глубже.

Посланник Харона. Вот кем сейчас был сторож. Живым мертвецом, чей удел блюсти порядок средь призраков прошлого. Но призраки порой бывают куда более живыми, чем те, кто живут сейчас и здесь.
«Кто здесь? Выходите!».

Вопрос так и застыл в горле, страх сжимал его, душил. Страх желал Смерть. С трудом, собрав остатки силы, Джон, повторил немой вопрос, что уже был озвучен, хоть и не услышан никем. Эхом отдавшись от могильных плит и мертвых сучей одного единственного дерева — к которому и пролегал доглий путь — был в мгновенье съеден тишиной. Тс-с. Тс-с. Не буди их, Джон. Не буди призраков.
Сорок четвертый. Сорок пятый. И следующий шаг. Фонарь становился все более тусклым и тусклым, свет покидал Джона. Жаль… Так жаль, Джона.

«Ау?…».

«Джон… Джон… Джон!».

Он упал. Вцепившись в голову, ее разрывало, боль, пульсирующая боль изувечивала Джона. От мучений он хотел закричать — «Не буди, Джон, не зли их…» — но сил хватило лишь вдохнуть глубже воздух. Железо, кровавое железо.
Ее вкус летал в воздухе, ее споры проникалы в легкие, в артерии и вены, в мозг и сердце.

В мгновенье боль ушла также, как и пришла. Незванно и не попращавшись. Осколки стекла. Джон не видел, но уже осознал — фонарь был разбит. Он был окружен тьмой — непроглядной, вездесущей, с материнской любовью охватывающей все более и более сильней Джона.

«Ближе… Еще немного, Джон… Ты должен. Ближе…».

Он почувствовал. Теперь почувствовал. Этот голос, столь повелительный, столь…

«Да, Джон. Ближе… Еще шаг… Последний шаг…».

Сторож, последний и единственный из живых, стоял напротив мертвенной величественности одинокого древа, чьи высохшие кроны раскинулись по небосводу, словно шупальца, словно… жвала. Не было ветра, но, Джон, прекрасно ощущал леденое дуновение, превратившее его в живую скульптуру из гротескной массы плоти и крови. Лишь глаза выдавали его. Лишь глаза излучали страх.

«Джон. Бедный, Джон…».

«Приветик, Джон! Я так рад видеть тебя!».

Перед сторожом предстала фигура, с ног до шеи укутанной в лохмотья, плотные, древние, сейчас бы сказали, что наряд его был чем-то отдаленным напоминанием плаща. Белоснежные, ярко-белые волосы, больно терзающие глаза, вздымали вверх, словно пламя. И две огромные пустоты, что некогда служили глазами, но ныне лишь имели свойство пожирать волю.

«Так рад… Джон…».

«Кто… ты?».

Улыбка, нет, не она была только что. Это выражение чем-то напоминало улыбку, но и было вовсе другим. Изувеченная пасть, сотканная из слоев плоти, с кровавой дорожкой десны и ряда зубов.

«Один единственный вопрос, Джон: Ты любишь Смерть?».

Сердце настолько сильно заколотило в груди, что казалось, Джон, слышал хруст костей. Тук-тук, тук-тук. Он испытывал жуткий дискомфорт в ногах. Что-то… вгрызалось в его пятки. Пыталось. Но тщетность лишь все сильней разогревало пылающую ярость в том, что рылось под пятками Джона. Затем те же чувства в ладонях, затем в ушах. Что-то многочисленное, как рой, вгрызалось в него. Отрывало каждую ткань, срывало каждый лоскутик мышцы, вены высыхали от ненасытности копощащегося роя. Он все чувствовал. То, как рой прокладывал тунели, дальние, в самую глубь — в сердце и мозг — и то, как мелкое потомство вылуплялось в нем, и слизь, что оставалась от каждого жителя в теле Джона. Огромное массивное сооружение из плоти, крови, страха и слез — вот, чем был Джон.

Джон так и не дожил до финальной сцены. У бедняжки Джона сердце не выдержало. Жаль… это стоило бы увидеть.

«Джон, Джон, Джон… Не буди бу’жон…».

Но он слышал. Последний отзвук жизни — смех. Жуткий, беспощадный, желающий все больше и больше крови. Смех, в котором не было смешного, но был лишь зловещий вой.

Глава 1. Заключенный

Вой. Жуткий, дикий, зловещий. Он поедал его.

Маркус проснулся. Биение маленького сердечка становилось все сильнее и сильнее. Тук-тук, тук-тук. Он дрожал, каждым кусочком своего тельца. Он дрожал. Страх заполонил все мысли, все эмоции.

Слишком жарко. Все тело жгло от внутреннего пламени. Воздух. Ему нужен свежий воздух. Необходим.
Ближе. Ближе. Пятый. Седьмой. Десятый шаг. Ближе, Маркус.

Маленькие ножки неуклюже перебирались по деревянному полу. Порой спотыкаясь, Маркус все шел и шел.

«Впусти меня, Маркус… Давай дружить…».

Вот и лестничный пролет. Казалось, что спуск ведет не к входной двери. Куда-то дальше, куда-то глубже. В землю. Там, где темно. Туда, где нет живой души. Ступени давались тяжело. С каждым шагом все сильнее нарастал страх.
Ближе, Маркус. Ближе. Пятнадцатый. Семьнадцатый шаг. Ближе.

На улице было темно. Не было и вовсе света. Ни от фонарей, ни от луны. Жуткую картину дополнял лишь шелестящий ветер, нашоптывающий что-то на ушко. Тук-тук, тук-тук. Сердечко вдавливалось в тело, и ударялось об кости. Тук-тук, тук-тук.

«Дверь, Маркус. Открой ее… Друзья, Маркус…».

Маленькие ручки не слушались, они осели. Неподвижные. Непослушные. С силой, Маркус дотянул одну из своих ручек к двери. Нескольких пальцев коснулась холодная деревянная поверхность. Их обожгло исходящим холодом.

«Я не хочу… Мне страшно…».
«Мне тоже, Маркус… Маркус… Открой ее, открой дверь!».

«Я не хочу… Пожалуйста, я не хочу…».

Дверь со скрипом отворилась. Медленный ритм, заданный разрастающимся ветром, подталкивал край двери. Все больше и больше. И все дальше Маркус отходил от своего дома. Тук-тук, тук-тук.

«Дальше, Маркус… На улицу… К нам!».

Что-то взяло его за руку. Не сопративляясь Маркус двигался, куда его видут. Двадцать первый. Двадцать девятый шаг. Ближе, Маркус. Ближе.

«Нет… Пожалуйста…».

Ближе, Маркус. Ближе. Еще шаг. Ближе.
По маленькому личику скатывались одинокие слезы. Дикий животный страх. Ужас, уходящий корнями в давнее прошлое. Его корни были забыты, но ненадолго. Страх пожирал все больше. Его ненасытности позавидовали бы боги.
Ноги спутывались, как и руки. Ослабленное тельце, что волокли во тьме. Безысходность.

«Пожалуйста…».
Огромные колья устремлялись вверх. Они жаждали крови неба. Жаждали ее пустить. Многочисленные ветви, уходящие вдаль, были подобны многоруким созданиям. Древними. Живыми. Они наблюдали. Ждали. Наслаждались.

«Пожалуйста…».

Слезы, горькие слезы. Последняя надежда и вера в исход. Тщетно ведь все было? Тук-тук, тук-тук.

Ближе, Маркус. Ты уже рядом с нами. Ближе. Ближе…

«Кто т-там? Кто…».

Из-за деревьев вышла зловещая фигура. Ее окутывала тьма. С ног и до головы. Она двигалась неестественно. Ноги словно волокли тело. Грузное. Огромное. Наседающее на мир.

Первый шаг. Третий. Пятый. Все ближе к малышу. Все ближе.

«Нет, прошу тебя… Пожалуйста… Оставьте меня! Прошу!».

«Друзья, Маркус. Мы же твои… друзья…».

Сердце. Биение настолько сильно участилось, что стало невыносимо больно. Тук-тук, тук-тук. С каждым ударом заставляя сжиматься. С каждым ударом заставляя молиться. С каждым ударом приближая ее. Смерть.

Маркус до боли закусил губу. Настолько сильно, что одна боль заглушила другую. Слезы не преставали идти маршем по нежной и гладкой коже. Слезы. Горькие. Наполненные надеждой. Увядающей надеждой.

«Беги… Беги… Беги…».

Фигура говорила что-то, но изо рта выходили лишь черви. Они выподали. Десятками. Сотнями. Казалось все тело было набито ими. Они копошились в теле, копошились в земле, копошились в сознании. Оставляя за собой лишь слизь. Зловонную слизь. Она окутывала все лепестки, все цветки. Умерщвляла ее, делала пригодной для обработки. Для еды. Еда. Вот, что интересовало червей. Это их предназначение. Тук-тук, тук-тук.
От бессилия и ужаса, Маркус рухнул на землю. Ему не хватало сил даже на то, чтобы поднять голову. Он лишь слушал. Все, что ему оставалось. Слушал призрачный вой ветра, обдававший леденым дыханием. Слушал празднетство червей. Слушал, как слизь переробатывала мир. Слушал, как бьеться его сердце. Слушал ее. Смерть.

Тело Маркуса повисло над землей, где роились личинки. Его деражили крепким хватом — но Маркус не мог бежать, даже, если бы и захотел не смог. Огромная туша что-то шептало на ухо, но слова едва ли можно было бы разобрать. По телу пробегали маленькие паучки. Что-то искали? Нет, лишь делали свое дело — закутывали в паутину. Их многие ножки как укусы иглы вонзались в открытую плоть. Они заползали под одежду. В уши. В рот.

«Пож-жал…».

Тс-с, Маркус. Побереги силы.

Кто-то вдали приближался. Все ближе и ближе к Маркусу. Пожирал его тело, вытягивал из него душу. Лоскутик за лоскутиком.

Что-то теплое легло на плечо Маркуса. Ужасная вонь. Мертвечина. Прогнившая. То был кусок плоти гротескной фигуры. Не было крови. Но зловонье, что источалось этим куском было невыносимым. Сознание медленно покидало Маркуса.

«Маркус… Маркус… Маркус…».
Голос не давал ему впасть в пучину бессознательной и спасительной пустоты. Нет, Маркус. Не сейчас. Никогда.

«Маркус… Маркус… Взгляни. Посмотри…».

Что-то взяло его за подбородок. Слизкое, холодное, острое. Маркус взглянул в лицо…

«Один единственный вопрос, Маркус: Ты любишь Смерть?».

Последнее, что запомнил Маркус — две огромные пустоты, пасти, что пожирали его и улыбка… нет, не улыбка то была…

Глава 2. Немощь

Два огромных глаза смотрели на него. Взирали. Упивались. Поедали его труп.
Джозеф проснулся. Его колотило в приступах. Слишком холодно. Пальцы немели. Руки не слушались. Жутко холодно. Тук-тук, тук-тук.

«Проклятье. Почему так холодно?».

Из рта вырывались струи холода. Жгучий воздух, обдававший ледяной корочкой. Все тело ощущалось некой статуей, и лишь сердце, подобно разгорающемся костру, поддерживало жизнь. То, что от нее осталось.

«Демон все подери! Нужно что-то выпить…».

На кухне было на редкость тепло. Не могло не порадовать. Обледенение сознания отступало. Налив полный бокал горячительного напитка и одним глотков осушив стакан, Джозеф присел на кушетку.
На улице было холодно. Стекла обледенели. Беспросветный туман заволакивал всю местность. Существовал лишь этот дом и сам Джозеф. Печально все это…

«Два часа ночи… Проклятье… Что б этот сон!».

Бокал. Еще один. И один. Сколько же их всего было? Джозеф, Джозеф, Джозеф…
Сознание его покадало, мысли путались. Руки переставали слушаться, как и ноги. Обессиленный, он побрел в спальню. Медленно. Шаг за шагом.

К счастью, сил хватило на то, чтобы доползти до кровати. Сон не заставил себя ждать.

«Джо… Джо… Старик Джо…».

Кто-то звал его. Сон? Причуды сознания? Джозефу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что есть реальность, а что заблуждение. Так ему казалось…

«Джо… Джо…».

Ласковый женский голос. Такой знакомый. Близкий.

«Джо!».

Столь пугающий зов. Сердце учащенно забилось. Тук-тук, тук-тук. Что-то в сознании, глубоко, в самом темном его закоулке, кричало — нет, нет, нет!
Ноги пошатывались, в глазах все представало расплывчатым. Джозеф не слышал, но почувствовал — в подвал. Все дальше и дальше.
Б
осые ноги прикоснувшись к полу наровились прилипнуть к нему. Иной раз чувствовалось, как кожа сдираеться под стопой.

«Проклятье!».

Нет, Джозеф. Нет…

Дверь со скрипом отошла в сторону. Шелкнул переключатель. Старик Джозеф ощущал возле себя чье-то зловонье. Удущающее. И прикосновения пустых обледеневших ручек.

«Заходи, Джозеф… Спускайся… Мы ждем тебя…».

Спуск в закоулки своего сознания. Туда, где есть лишь страх и ужас. Туда, где не должно быть ни одному человеку. Именно туда и направлялся Джозеф. Шаг. Еще шаг. И еще. Все ближе.

Сердце, казалось, собиралось исполнить особую симфонию. Разрыв грудной клетки. Тук-тук, тук-тук.

«Да, Джозеф… Ближе… Еще немного…».

Все тело покрылось испариной. Джозефа жгло изнутри и замораживало снаружи. Глаза наливались кровью. Артерии и вены не выдерживали тот ритм, что задал его страх. Слух его подводил. Ему мерещилось лязганье и заточка металла, хруст костей, шепот. Непрерывный шепот.
Шаг. И еще один. Тяжелой поступью он преодолел последнюю ступень. Спасение его покинуло. С каждым мгновеньем Джозеф все больше и больше походил на загнанное зверье. Источающее смрад. Страх.

«Ау?…».

Одной рукой Джозеф закрыл нос, другой же вцепился в сердце. Зловонье и боль в сердце.

В шкафу находилось оружие, Джозеф это знал. Оно было заряжено. Он в этом не сомневался. Но… было ли оно там до сих пор?

«К черту все! К черту…».
Страх позволяет совершать невероятные деяния. Джозеф за долю секунды преодолел расстояние в десять шагов. Вот и заветный шкаф. И оружие. Дробовик.

«Джозеф… Джозеф… Помнишь малыша Тимми?».

Он замер. Словно бы его сознание окунули в леденящий ручей. Многим дольше, Джозеф повернулся к лестнице. Шаги. Тихие, еле слышимые шаги маленького человечка. Ребенка.
Сердце перестало биться, тело перестало бросать то в жар, то в холод. Время перестало быть. Бедный, бедный Тимми…

«Нет… Нет!».

Шаг. Легкий топот на лестнице. Еще один шаг. Маленькая фигурка спустилась достаточно, чтобы можно было ее разглядеть. Обычный ребенок. Слегка худощавый. Но с впалыми глазами, и повисшей, до самого живота, челюстью, что держалась лишь на коже, содранной с живота и спины.

«Папа… Папа… Папа…».

Малыш все приближался. Он все ближе, Джозеф. Он уж слишком близок к тебе.

«Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! НЕТ!».

Джозеф пятился назад, повторяя лишь одно слово. И снова. И снова.
Что-то мешало ему пройти дальше, назад. Что-то огромное, гротескное. От него исходило зловонье. Ужасный смрад. Его держали за плечи. С неимоверной силой, не давай выйти, не давая увернуться. Джозеф и не пытался. По телу начали расползаться многочисленные паучки. Они вгрызались в тело. Заползали под одежду. В уши. В ногах ощущалась не менее зловонная слизь. Она поднималась по ногам. Все выше и выше.
Малыш все приближался. На малом расстоянии это создание вытянуло крохотные ручки.

«Папа… Папа…».

Джозеф лишь смотрел на него. Страх его парализовал.

«Нет! Сдохни! Слышишь! Умри, тварь!».

Шелчок, и звук выстрела. Дробь попала точно в малыша. С такой силой, что он него остались лишь ошметки, кровавая лужа и один единственый глаз, устремленный на Джозефа.

«Папа…».

«Нет! Нет!».

Лихорадочно Джозеф нажимал на спусковой крючек. Дуло было направлено в голову старика. Он хотел покончить с собой. Тщетно. Один выстрел был потрачен…

«Папа…».

Искореженные ручки малыша, словно черви, двигались к Джозефу. Они ползли к нему с неимоверным усердием. Обнять. Обнять они хотят тебя, Джозеф…
Краем уха безумный Джозеф услышал мерзкий хруст костей. Слишком громкий. Слишком жуткий. Две пустоты взирали на него. Пожирали. Рвали плоть и вырывали душу. Слабую, беззащутную. Убогую.

«Один единственный вопрос, Джозеф: Ты любишь Смерть?».

Джозеф не видел, и не слышал, но последнее, что он почувствовал — как в его глаза вкручивают стеклянные бутылки. Они крошились, осколки то падали, то углублялись в плоть. Кровь славным малым ручейком стекала по его щекам. Паучки и черви наслаждались ручьем. Паучки и черви. И… малыш.

Эпилог

Дивный солнечный день. Лучи Солнца ласкали все, до чего могли прикоснуться.
Энтони проснулся. Хотел бы он еще немного поспать, но работа… не заставляла себя ждать. Он опаздывал.
Быстрый черный кофе со сливками. Быстрый поезд до города. Быстрый. Едва ли…
Мгновенье, и… Энтони одевает белоснежный халат. Множество людей. Здоровые и больные. Те, кто отличают реальность и те, кто спят на яву.
«Карлос, как у нас обстоят дела?».
«Доктор Мирроу, рад вас видеть. Хм. У нас все хорошо, но вот только…».
«Да?».
«Поступило несколько больных. Вы должны их обследовать. Мы… просто не может выдвинуть один диагноз…».
«Хорошо. Где пациенты?».
«Палата 46. Вот досье на каждого из них. Здесь все детально расписано. Если необходимо, я мог бы вам быстро и четко обрисовать историю каждого из них…».
«Хм. Нет, пожалуй не сейчас…».
Палата 46. Белоснежные стены, потолок. Белоснежные люди в не менее белоснежных одеяниях. Быть может, все лишь часть ритуала?
Трое больных. В коме. Старик, мужчина и ребенок. Бедные, бедные люди…
«Что с стариком?».
«Мм, он… кхм… любит выпить. Очень много выпить. В полиции сообщалось о том, что…».
«Так-с. Хорошо. Понятно. Мужчина?».
«Сторож на кладбище. Местные не очень дружелюбно о нем отзывались. И все из-за того, что…».
«Отлично. Ребенок?».
«Непослушный…».
Помощник сердито и недовльно взглянул на доктора. Кто же был из них все же доктором в большей степени? Несколько минут Энтони изучал досье, что отобрал из рук помощника. Быстрый бег глазами между строчек. Невнятное чтение. И искаженный вывод…
«У каждого из них наблюдалось психическое расстройство. «Разрыв головы». Крайне редкое, но, тем не менее… Далее, каждый из них был подвержен чему-то. Алкоголь, мм, плохая зарплата?…Как результат…».
Доктор указал рукой на состояние пациентов.
«Но…».
«Черт! Опаздываю на собеседование. Прощу прощения. Здесь все ясно…».
Мгновенье, и… холодный воздух бил по лицу. Удар. Еще удар. И еще. Жаль, слишком слабые…
На выходе Энтони показались подозрительными три фигуры: старик, худощавый, истлевший; мужчина, грузный, огромный, раздутый; ребенок, с… ободранной кожей? Доктор встряхнул головой. Никто не земачел их. Никого не было рядом…
«Что за?…».
«Доктор… Доктор… Доктор…».
Голоса. Три. Сухой, мерзкий и нежный. Они говорили одновременно. Воздух стал более холодным? Что-то в нем витало… мерзкое. Запах тухлятены. Запах мертвечины. И крови…
Он замер. Не мог пошевелиться из-за того, что его держали. Две огромные руки, вздутые, кожа обваливалась на плечи доктора; маленькие ручки схватившие за ноги, ледяные, острые; иссушенные длинные пальцы без ногтей и кожи зафиксировали его голову.
Они выли. Что-то шептали. Невнятно. Слишком много голосов. Сердце… больно колотилось в груди. Тук-тук.
Вдали что-то приближалось. Куда более страшное. Куда более ужасное. Древнее. Ненасытное.
Длинные белоснежные волосы уходили далеко ввысь. Тело, что было окутано лохмотьями, черными, как самая темная ночь. И две огромные пустоты, взирающие на него. С голодом. Со смехом.
В руке оно держало яблоко. Идеальное. Ярко-зеленого цвета. Насыщенное. Манящее.
Хватка ослабла, и Энтони мог ходить. Коленки, правда, дрожали. Едва ли он мог устоять на ногах, не говоря уж о ходьбе. Страх завладел им. Съел его прежде, чем он это понял. Лишь наблюдал. Наблюдал, как ему протягивают яблоко.
Трясушимися руками Энтони взял яблоко. Отлично, Энтони… Отлично…
Древнее существо приближилось к нему. Слишком близко. Он ощущал запах тысяч смертей, чувствоал пожирающий взгляд пустоты… Энтони терял сознание…
«Один единственный вопрос, доктор Мирроу…».
Тьма заволокла его сознание. Глаза замкнулись. Мир перестал существовать. Последнее, что было…
Крик. Ужасный, дикий вопль, призыв страха.

Постой. Нет… Не могло ли это быть? Нет… Обернись. Возле тебя. Взгляни получше. Оно рядом. Ты чувствуешь? Дуновение ветра, легкое, наивное. Дуновение, несущее лишь ее…

И…

«Один единственный вопрос: Ты любишь Смерть?».

Автор: Неизвестный