Поиск по сайту
Реклама
Топ историй за месяц
Топ 10 историй
Самые читаемые истории
  • О блоге - 12 719 просмотров
  • Пиковая Дама - 2 509 292 просмотров
  • Кровавая Мэри - 161 645 просмотров
  • Реальный случай в метро - 158 746 просмотров
  • Ожившая невеста - 95 299 просмотров
  • Младенец в морге - 91 864 просмотров
  • Кукла с кладбища - 86 851 просмотров
  • Попутчики в электричке - 78 746 просмотров
  • Случайные связи - 66 825 просмотров
  • Дом возле кладбища. - 66 551 просмотров
  • За дверью - 65 433 просмотров
Рекламный блок
Голосовалка

Нужен чат?

Результаты

Загрузка ... Загрузка ...
Свежие комментарии

PostHeaderIcon Сумерки.

Когда наступают сумерки, Осип любит пргуляться по аллее. Он может, конечно, делать это и в любое другое время суток, но больше всего ему нравится именно это зыбкое время: сумеречное состояние всего живого…Вот по тихой аллее гуляют женщины с колясками и мужчины с собаками. Здешние неяркие дома — в стороне от «гостевого маршрута», который надраили к саммиту АТЭС. На детской площадке тусуется молодежь, парень в спортивном костюме сосредоточенно ковыряется под капотом старенькой «мазды-фамилии»… На углу дома № 13 кто-то нарисовал свастику… Частенько Осип видит на этой аллее молодую женщину — она, как заклинание твердит: » Куда мне деться в этом январе…» И плачет…Зачем? Ему хочется пожалеть её, поговорить, но… Он навсегда застрял в этом городе. А вообще — Осипу всё интересно, он любопытен, как ребёнок. Он наблюдает, созерцает, думает…В голове сами собой рождаются строчки. Осип заучивает их наизусть. А что ему ещё делать? Ведь его нет — он призрак. И у него даже нет могилы… Только эта аллея. Ещё он любит вспоминать. Вспоминает и удивляется — такая, казалось бы, небольшая жизнь, а столько всего произошло…

Осип вспоминает свою семью. Отец — странный, причудливый человек, погружённый в изобретение своей, как он выражался, «маленькой философии», тянувшийся к культуре, но не получивший образования. Торговля кожей доставила ему возможность жить с семьей в Петербурге, но шла незадачливо — мешала сумасшедшинка. Интересно, но у отца совсем не было языка, это было косноязычие и безъязычие. Русская речь польского еврея? — Нет. Речь немецкого еврея? — Тоже нет. Может быть, особый курляндский акцент? — Осип таких не слышал. Совершенно отвлечённый, придуманный язык, витиеватая и закрученная речь самоучки, где обычные слова переплетаются со старинными философскими терминами Гердера, Лейбница и Спинозы, причудливый синтаксис талмудиста, искусственная, не всегда договорённая фраза — это было всё что угодно, но не язык, все равно — по-русски или по-немецки. На это с ужасом взирала мать — тип еврейки в русской интеллигенции. Её речь — ясная и звонкая без малейшей чужестранной примеси, с несколько расширенными и чрезмерно открытыми гласными, литературная великорусская речь; словарь её беден и сжат, обороты однообразны, — но это язык, в нём есть что-то коренное и уверенное. Мать любила говорить и радовалась корню и звуку прибеднённой интеллигентским обиходом великорусской речи. Не первая ли в роду дорвалась она до чистых и ясных русских звуков?

Атмосфера родительского дома насыщена напряжением невыговоренного и невыговариваемого. Что хотела сказать семья? Осип не знал. Она была косноязычна от рождения — а между тем у нее было что сказать. Ему досталось странное, трудное наследство: не речь, а неутолённый порыв к речи, рвущийся через преграду безъязыкости. Осип рано понял, что речь необходимо завоевать, безостановочно расширяя границы выговариваемого, «прирождённую неловкость» нужно одолеть «врождённым ритмом». Какая боль — искать потерянное слово… В этом завоевании он был похож на гадкого утёнка, который позже превратился в прекрасного лебедя… Сейчас Осип понимает, что мать только и делала, что ограждала его и брата от отца. Она возила их на дачи и на курорты, выбирала для них гимназии — и очень умно, поскольку старшего отдала в Тенишевское, нанимала гувернанток, словом, старалась создать для них обычную обстановку интеллигентской семьи. Тенишевское коммерческое училище, учеником которого Осип был в 1900-1907 годах, — одна из лучших школ тогдашней России. Как в детстве — петербургская архитектура и петербургские парады, так в отрочестве — Тенишевское училище было образцом, строгого и ясного рационального порядка, однако в ином варианте, менее праздничном, более интеллигентски-аскетическом, умно-стусклённом. Осип вспоминает — какие все-таки в Тенишевском были хорошие мальчики. Из того же мяса, из той же кости, что дети на портретах Серова. Маленькие аскеты, монахи в детском своём монастыре, где в тетрадках, приборах, стеклянных колбочках и немецких книжках больше духовности и внутреннего строя, чем в жизни взрослых.

После окончания Тенишевского училища Осип вспоминает те немногие встречи с Западной Европой: Париж, Генуя, Щвейцария, Италия, Целендорф. В перерывах между поездками он посещал знаменитую «Башню» Вячеслава Иванова — средоточие таинств и торжеств символистской культуры.
Потом был «Цех поэтов» и кабаре «Бродячая собака». «Бродячая собака» открылась под новый 1912 год в подвале дома на углу Итальянской улицы и Михайловской площади. В нем устраивались концерты, вечера поэзии, импровизированные спектакли, в оформлении которых художники стремились связать зал и сцену. Окон в подвале не было. Две низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи, камин. Горят цветные фонарики. В подвале душно, накурено, но весело. Осип любил «Собаку». Здесь, под влиянием Ахматовой, родилось одно их лучших его стихотворений.
Вполоборота, о, печаль!
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос – горький хмель –
Души расковывает недра:
Так – негодующая Федра –
Стояла некогда Рашель…
Потом была революция. Это было немного страшно, но всё же весело — ветер перемен! Осип работал в газетах, в Наркомпросе, ездил по стране, и, наконец-то, обрёл успех. Это сейчас он понимает, что успех ничего не значит в жизни. Важно другое — быть любимым. Осипу повезло: в 1919 году в Киеве он познакомился с Наденькой и больше они уж не расставались до самых его арестов и ссылки.
Неприятности начались в ноябре 1933 года, когда Осип написал эпиграмму «Мы живём, под собою не чуя страны…» которую прочитал всего-то полутора десяткам человек. Но кто-то данёс…Он знает кто, но сейчас это не имеет никакого значения…
Борис этот поступок назвал самоубийством. Борис сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому».
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Осипа арестовали и сослали в ссылку в Чердынь. Наденька поехала вместе с ним. Как стыдно сейчас Осипу вспоминать, но он пытался выбраситья из окна. Надежда била во все колокола и им разрешили самостоятельно выбрать место для поселения. Они выбрали Воронеж. Почти все от них отвернулись, жили в нищете, им изредка им помогали деньгами немногие неотступившиеся друзья. А Наденька всегда была рядом. Бедная, сколько она натерпелась…
В 1938 года Осипа арестовали вторично и доставлили на железнодорожную станцию Черусти, которая находилась в 25 километрах от Саматихи. После чего был по этапу отправели в лагерь на Дальний Восток…
Нынче день какой-то желторотый —
Не могу его понять —
И глядят приморские ворота
В якорях, в туманах на меня…
Тихий, тихий по воде линялой
Ход военных кораблей,
И каналов узкие пеналы
Подо льдом еще черней.
Их, зэков, привезли на какую-то станцию — в памяти осталась надпись: «Вторая речка». Осип помнит точный маршрут, которым они, заключенные, шли от станции Вторая Речка до пересыльного лагеря. Сначала — по Великорусской, затем поворот направо на Областную, потом по мостику через речку Ишимку на задворки бывшего кинотеатра «Искра». Наконец, пересекая нынешнюю Вострецова, в район слияния Ильичева и Печорской — там располагались лагерные ворота. Осип от нечего делать стал счетать шаги, потом суммировал — около четырёх километров.
Но их, зэков, вели гораздо дольше — пока построят, туда-сюда… Осип вспоминает то время и видит остатки карьера, откуда он носил камни до барака — с полкилометра. Был крутой склон, вот они камни и носили — укрепляли склон, ровняли площадки.
Осип очень мёрз. В своём последнем письме написал: «Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак… Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей…»
Во Владивостоке Осип провел два с половиной месяца — с 12 октября по 27 декабря 1938 года. Потом умер, умер на мусорной куче. А в январе его похоронили. Похоронили не сразу. В январе 1939 года, не сразу после смерти…
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок.
От замкнутых я,что ли,пьян дверей?
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы.
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь,мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке…
Стояли морозы — по одному не хоронили…Осип умер в декабре, а похоронили только в январе.. И застрял он в этом городе навечно…
Я в львиный ров и в крепость погружен
И опускаюсь ниже, ниже, ниже…
Ну, здравствуй, чернозем…
Осип помнит, как потом здесь все перекопали, в конце 50-х и начале 60-х этот район застраивался жилыми домами. Он видел: экскаваторы выкапывали черепа, строители в обеденный перерыв ими в футбол играли. Осип с грустной улыбкой наблюдал за этим…Но что он мог сделать? Он же призрак…Да и не хотелось ничего делать — пусть всё идёт, как идёт…
У него даже нет могилы…Только тот ров, который нынче превращён в аллею…
Зато памятник ему поставили. Хороший такой памятник, во весь рост. Осипу понравился. Но подростки зачем-то надругались над ним…Зачем? Памятник перенесли на территорию кампуса университета. Впрочем, Осипу это безразлично…Если уж памятник будет — пусть на нём будут слова, которые хотела видеть Наденька: «Только стихов виноградное мясо мне освежило случайно язык…»
P.S. Когда я прохожу по этой аллее, мне настолько больно, что кажется, что только эти стихи могут спасти меня. И снова, и снова, и снова читаю: » Куда мне деться в этом январе…» И каждый раз, как будто лёгкий ветерок, пролетая мимо, шепчет:
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь,мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке,
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! Советчика! Bрача!
На лестнице колючей — разговора б!
С уважением — Мара.

Похожие истории

Похожих историй пока нет...

Комментарии:

24 комментария на “Сумерки.”

  • Фагот says:

    Классный рассказ. Боль экзистенциальная неприкаянной души…. отлично передана.

    • Мара says:

      А мне так не показалось — не получилось передать всю ту боль и отчаяние, которые испытывал поэт… Надо было более коснуться его семьи, Надежды Яковлевны, которая, кстати, всю жизнь хранила его записи, а первое время вообще была вынуждена скрываться, менять адреса со всеми вытекающими последствиями — нищетой и страхом. Я вот думаю — какие же незащищённые были люди в то далёкое время…На днях была на этой улице — вечером…кажется, что кожей ощущаю эту боль… Сколько их там было, тысячи…

  • Фагот says:

    Как раз таки, передано то чувство.

  • Мара says:

    Изначально писала этот рассказ по другому. Больше эмоций было, что-ли…Представляла его маленьким, ребёнком — чувствовала…

    • Фагот says:

      Я правильно понял — это Осип Мандельштам? К сожалению, к поэзии у меня общее отношение ровное. Любое содержание стихов — просто слова. Ну не производят они на меня, того чувственного эффекта…. Поэтому, я не могу дать оценку, ни одному поэту. А вот прозу воспринимаю.

  • Фагот says:

    Не то, что вообще не люблю стихи, многие мне нравятся, но…

  • Фагот says:

    Самоубийством, назвал его поэму о Сталине Борис Пастернак, кажется?

    • Мара says:

      Да, Пастернак. И он был прав. Эта эпиграмма была очень неосторожным шагом и Мандельштам не мог не предполагать к чему это приведёт. Странные они были — эта плеяда поэтов начала двадцатого века — такие гениальные стихи и такое, что называется, неумение жить…

  • Лидия says:

    Неожиданное произведение. Интересно.

  • автор Влад says:

    Как на экскурсии побывал,спасибо) очень интересно рассказываешь.И упаси боже изображать из себя авторитета,критиком не был никогда,только как читатель!Во-первых,очень досадно за невозможность редакции,ещё раз это говорю,и ты,Мара,понимаешь почему.Но,как говорится,семь раз отмерь..затем отправляй)Сам этим грешу,не внимателен.Избегай тавтологии, «масла масляного»,так сказать.
    Но это всё по тексту.А по смыслу без претензий абсолютно.Хотя и на любителя,но тут уж ничего не поделаешь.Ты молодец,что говорить.Извиняюсь,если что не так.

    • Мара says:

      Ещё хотела сказать — привычка писать научные тексты сробатывает. Там всё чётко, понятно: цели, задачи, выводы. Но, с твоей подачи, поняла, что можно, оказывается, писать и по-другому. Правда,не знаю, насколько получается…)))

  • автор Влад says:

    И по поводу зажатости- лояльной официальности,если угодно..Не бойся казаться немножко сумасшедшей,сумасшествие интереснее,чем чопорные парики,согласись?Если бы люди не обменивались эмоциями,не окрашивали информацию в тона,то были бы мы все просто напросто- файлообменники.Ты мне.Я тебе.Скопировал- передал.Скучно. Офисно.

    • Мара says:

      Ты прав. Эмоции — очень важны. А сейчас наблюдается… то, что наблюдается. Скажи, получилось передать настроение? Для меня это важно. Мандельштам — один из любимых моих поэтов.

  • автор Влад says:

    настроение?ну,смотря какое..Впечатление такое (даже если это и призрак!),будто пенсионер(ну,раз никуда уже спешить не надо) просто гуляет,вспоминает что-то.Выходной вобщем!Просто выходной)

  • Мара says:

    Наверное, получилось…Ему, действительно, уже некуда спешить… И судьбу свою он предугадал заранее: «Куда мне деться в этом январе…»

  • Мара says:

    Об эмоциональной глухоте попыталась сказать в рассказе » Реборн». Похоже, не докричалась…

  • Tanja says:

    Пряча под маской лицо
    Душу не спрячешь, поэт!
    Острым осколком пера
    В сердце оставишь след.
    Образ твой срисовав,
    Сквозь толщу веков пронесу.
    В звездной тиши небес
    Белым крылом обниму…

  • смерть says:

    Не айс рассказ! Поставлю минусик!

  • Amalija says:

    Прежде, чем читать стихи Осипа, нужно узнать его биографию.

Добавить комментарий для Мара